Персональная выставка А.А. Паршкова

Алексей Паршков из Старокорсунской

Алексей Паршков – художник уникальный. В его творчестве сочетаются традиции и новаторство, национальное и интернациональное, консервативное и креативное. Он выступает в качестве полистилиста, создающего как фигуративные, так и абстрактные произведения.

Мастер относится к авторам, которые работают со стихиями земли, воды, воздуха... Происходящее на его холстах созвучно космическим процессам на солнце, далеких планетах, белых карликах, в черных дырах. Но это не фэнтези и не научная фантастика. Паршков отказывается от трендов современной цивилизации ради утверждения идеалов традиционных земледельческих культур. Подобно Николаю Федорову, он стремится воскресить души ушедших, «тени забытых предков». В своих произведениях он создает мифологическую и утопическую картину мира. Но без утопии, то есть без идеала, нет развития, мир лишь воспроизво-дится.
Алексей Паршков пишет большие тематические полотна, выходящие за рамки станковой картины и приближающиеся к монументальным панно. Они, как правило, плоскостные и декоративные, обобщенностью и лаконизмом тяготеющие к архаике. Всем работам свойствен общий иконографический подход. Монументальность поз жителей кубанской станицы подобна молитвенному предстоянию святых в византийском и древнерусском искусстве, однако предстоят они перед солнцем, небом, космосом, позируют, будто совершают магический ритуал.

В своих произведениях художник создает символический образ родной земли, но не летопись, а мифологию. Его интересует не столько история, в частности история казачества, сколько жизнь Человека на Земле.
Мандальное построение, сочетающее объем с плоскостью, использование обратной перспективы с элементами прямой и аксонометрии позволяют привлечь в круг и зрителей. Художник словно приглашает к диалогу. В картине «Свадьба» идеальный зритель – гость на крестьянской свадьбе, в «Молодом вине» – собутыльник, которому налит второй бокал, в «Концерте под дикой грушей» – слушатель музыки. Есть определенное и парадоксальное сходство тематических картин краснодарского мастера с композиционным ходом Д. Веласкеса в «Менинах», где зритель оказывается на месте короля, перед которым склоняются все персонажи.

Зритель на месте короля, царь Вселенной и мера всех вещей – главная идея философской мысли Нового времени. Перед картинами Паршкова зритель находится на своем месте, но он чувствует себя словно перед иконой. Использование обратной перспективы позволяет художнику добиваться эффекта легкого «движения» персонажей на зрителя, который «слышит» голоса «забытых предков». Картины кубанского художника – это окна в иной, не сегодняшний мир. В этом ощущается воплощенная в образах философская мысль ХХ – начала ХХI века: человек перестал быть центром Вселенной и мерой всех вещей.

Герой А. Паршкова – человек соборный, живущий в условиях единого фольклорного времени. Втягивая зрителя в круговые временные циклы, художник преодолевает характерное для западной антропоморфной эпистемы представление о конечности человеческого бытия. Человек, дерево, трава, цветы, камни, животные, птицы – все это часть всеобщего целого. Паршков не преувеличивает ценность отдельной индивидуальной жизни (за редким исключением в портретах близких). Жизнь и смерть рассматриваются в их сущностном, коллективном аспекте, поэтому так часто изображается семья, представленная тремя поколениями.

Исключительная сила идей Паршкова кроется в его глубокой народной основе, в связи с элементами древнего космоса: пищей, питьем, плодородием, рождением, любовью в ее самых простых формах, смертью. Его герои – жители станицы Корсунской, быт и бытие которых нераздельны, природа космична. Это дети земли, живущие по ее элементарным законам. Стихийно-витальное их существование оказывается одновременно и разумным. Они косят сено, убирают картошку, доят коров, сидят за праздничным столом. В этом есть большая доля поэтизации патриархального уклада жизни кубанских жителей. В эпос привносится лирическое, глубоко интимное начало.

У Паршкова женщина – это всегда русалка. Она не принадлежит нашему миру. Лиризм – основное качество женских образов мастера, который дает им нежные имена – Катенька, Машенька, Мария. Их реальные прототипы (соседки, дочери и жены друзей и знакомых) не всегда узнаваемы, но всегда символичны. Это кубанские Мадонны, показанные в пору юности или в расцвете своей красоты. Художник изображает их в хате, на веранде, под яблоней или у колодца. Он создает серии женских образов, часто представляя их в виде лесных русалок или «курочек».

«Кубанский» натюрморт у Паршкова выполняет сакральные функции. Он репрезентативен и иконографичен. Нет таких даров земли, что в изобилии произрастают на Кубани, которые не были бы запечатлены на его картинах: тыквы, редис, груши, яблоки, виноград, картофель, помидоры, огурцы, чеснок, лук, зелень, караваи хлеба, пасхальные куличи. Здесь и домашняя утварь: глечики, макитры, кувшины, рушники, бутыли с вином и самогоном, всегда чем-то наполненные мешки, корзины, мотыги, грабли – словом, все то, что окружает крестьянина в его повседневной жизни и представляет собой своего рода литургию. Приобщение к дарам земли воспринимается как прикосновение к мистическому таинству жизни. Барочные по обилию предметов, они не только формально, но и содержательно монументальны. Зрительно увеличивая предметы и приближая их к переднему плану, художник добивается музыкально-симфонического «звучания» поверхности холста, несущего энергию щедрой и обильной кубанской земли.

Пейзаж – редкий для художника жанр, ибо он смотрит на мир глазами не фотографа, а философа, для которого нет деревьев, а есть Мировое древо, нет реки, а есть Лета.
Паршков из тех художников, которые активно работают с языком искусства. Всякий раз он ставит и решает различные пластические задачи, соответствующие разным смыслам. Диапазон его творчества широк – от реализма и неосимволизма до лирической абстракции. В этом смысле он вполне постмодернист. Мастера интересует процесс работы не меньше, чем результат. Одна и та же картина, начатая как реалистическая, может трансформироваться в символическую и беспредметную и наоборот. Деформируя натуру, Паршков ее сознательно дематериализует. Уход в пластику для него – это убежище от мира, который все равно заставит жить в состоянии рынка. Развивая в своем творчестве традиции русского символизма и французской живописи начала и середины ХХ века (А. Матисс, П. Боннар), православной иконы и фрески, Паршков создает свой «кубанский» стиль.

Зритель обращает внимание на некую народную правду, которой проникнуты картины Паршкова. Но правда эта находится между превратившимся в штамп «народ безмолвствует» и стремлением к «бунту, бессмысленному и беспощадному». Паршков не придерживается какой-либо идеологии, политического учения. «Если человеку не хватает прямого контакта, он найдет посредников. Мне не нужны посредники. Мне нужно только солнце», – говорит он. Почти как Диоген!

Он остается в рамках гуманистического человеческого измерения, но его интересует не озабоченная своими сублимациями Личность перед лицом социума и даже космических сил, его герои – представители этих сил, стихии травы, солнца.
Когда художник говорит, что не предаст «отцов», он утверждает зависимость человеческой жизни от онтологических законов бытия, в котором нет ничего нового, а есть лишь трансформация. Для художника природный мир со всеми населяющими его созданиями божьими – это текст, написанный Господом для умного человека-читателя.

Народ у Паршкова не безмолвствует – он говорит на другом языке, не понятном «просвещенной» половине человечества. «Когда молчат – кричат», – гласит латинское изречение. Народ безмолвствует, но не молчит. В сущности, у него нет потребности в рефлексии. Разве деревья и трава нуждаются в слове? Воспроизводящие жизнь не требуют методологических установок, им скорее нужны советы агронома. Никакие теории не нужны растениям и коровам, а также детям и взрослым из породы гомо сапиенс – тем, кто, несмотря ни на какие идеи, выращивает растения, доит коров, производит автомобили, строит дороги и дома, принимает роды.

Художник полагает, что без влияния на современную, все более урбанизирующуюся цивилизацию патриархальных земледельческих культур существование и сохранение гомо сапиенса как культурного и даже биологического вида станет проблематичным. Ритуалы, связывающие человека с природными циклами, оказываются и разумными, поскольку основаны на идее продолжения жизни. Он убежден, что минимизация зависимости человека от природы – патология. И в этом его рассуждения не только близки славянофилам ХIХ века, духу русской религиозной философии Серебряного века, но и вполне соответствуют взглядам современных «зеленых». Послания художника из кубанской станицы Старокорсунской адресованы всем и каждому.

Антиглобализм А. Паршкова на деле оказывается глобальной заботой о выживании человечества. Его герои настолько нравственны, насколько нравственными могут быть трава, животное, включенные в вечный круговорот жизни. Если молодой Паршков в своих графических работах выносит приговор, то в последние двадцать лет, как состарившийся Саваоф, в любви простирает он руки в защиту своих детей. А его дети – кубанские казаки, китайцы, африканцы, чукчи – словом, человечество. Никакого глобализма не существует отдельно от антиглобализма. Эта простая русская амбивалентная мысль есть всего-навсего закон сохранения жизни.

Кроме того, человеческая «микрожизнь» в контексте мироздания, бурно развивающего креативного общественного устройства – это, конечно, ничто для самого мироздания и для глобализированного современного социума, но для людей, живущих сегодня и сейчас, она обладает смыслом и ценностью, даже если последние относительны.

Член Ассоциации искусствоведов
Татьяна Соколинская